Публичные казни издавна были частью римской зрелищной культуры, в древности они проводились на форуме или в цирке во время игр. К концу республиканского времени им отводилось особое место: день представлений делился на три части — травля зверей с утра, казнь днем, гладиаторские бои вечером.
Обычными видами казней в Риме стали распятие, растерзание зверьми и сожжение, но со временем преступников начали приговаривать к участию в гладиаторских играх (этим угрожали и христианам — Mart. Pionii 18, 8), инсценировках сражений или гибели во время театральных представлений [Пантелеев 2008, с. 345–356].
На казнь велись как преступники, так и христианские мученики – они все были безликой массой для зрителей. Д. Боярин замечает, что для римлян не имело никакого значения, будет ли брошен львам разбойник или епископ, как это не имело значения и для самих львов [Boyarin, 1999, р. 94–95]. Амфитеатр никогда не был местом, где римляне знакомились с новыми идеями.
Сама готовность христиан пожертвовать жизнью ради недоказуемых вещей была в глазах язычников доказательством крайней тупости (Min. Fel. Oct. 8; ср. Luc. Per. 12; Orig. C. Cels. VIII, 54). Во II в. христиан обвиняли в массе преступлений от разврата до убийств и каннибализма, позже эти обвинения исчезли, но образ верующего в Христа привлекательней не стал [Wagemakers, 2010, р. 337–354], и многие язычники продолжали считать их преступниками и источником всех бед империи — от землетрясений и засух до постоянных войн.
Так как мученикам не давалась практически никогда какая-либо возможность на казни провести проповедь, а лишь удавалось хотя бы жестом высказать свои взгляды, то можно полагать, что они и не воспринимали арену казни как место для распространения своих религиозных взглядов.
Этот акт самопожертвования ради Христа был актуален и возвышал их только в глазах своих приспешников, так как являлся высшей честью и знаком избрания Христом. Когда Господь избирал мученика, чтобы он стал его свидетелем, он превращался в объект почитания для своих родственников и единоверцев.
Тогда встает вопрос: а кто эти сторонники, которые восхищаются пыточной смертью? Ведь у адекватного человека так и голова поедет, когда его близкого человека убивают ужасным образом, и по факту и его может это ожидать, если попадется.
Христос присутствует в мученике и говорит его устами: «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать; ибо в тот час дано будет вам, что сказать, ибо не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Мф. 10:19–20).
По факту это подселение. А в библии много есть отсылок, когда религиозный бог любит появляться в видениях во тьме.
Мученики были настолько сосредоточены на происходящем с ними, что зрители не имели для них никакого значения, причем это относится не только к язычникам, но иногда и к христианам.
Посему: что же тогда способствовало распространению христианства?
Ответ прост: чудеса!
Именно вера в чудеса, которые были и ранее христианства. Люди стали записывать в книгах и хранили в храмах Сераписа, Исиды, Кибелы. Таким же путем пошли и христиане.
Они рассказывали о чудесах послесмертия: «Страсти Фруктуоза» мученики после смерти являются единоверцам, но не наместнику: «Но когда Эмилиан пришел, не был удостоен увидеть их» (5, 1). Что только мученики удостоены видеть после смерти то, что не дано видеть остальным христианам, ушедшим в мир вечного сна.
Важность чудес отмечает и Р. Мак-Маллен, отмечая, что христианство распространялось не из-за мучеников и интеллектуалов, а благодаря чудотворцам, в частности, экзорцистам, деятельность которых была намного более убедительным доказательством силы христианского Бога для язычников [MacMullen, 1984, p. 28].
Таким образом, само по себе присутствие при казни мучеников не могло привести к принятию христианства массами.
Были случаи при общении с мучениками люд так же переходили в эту религию. Эти случаи можно разделить на две группы.
- К первой относятся воины, охранявшие осужденных христиан.
В Карфагене стражник Пуденс через несколько дней наблюдения за христианами проникся к ним такой симпатией, что начал помогать Перпетуе и ее товарищам. Перед смертью с ним дважды беседует мученик Сатур и даже дарит ему свой перстень, который перед этим обмакнул в собственную кровь (Pass. Perp. 21, 4).
В Александрии Василид вел на казнь мученицу Потамиену, обращаясь с нею ласково и доброжелательно, и отгонял чернь, оскорблявшую ее. Потамиена пообещала похлопотать за него перед Господом, через несколько дней она явилась ему во сне, Василид объявил себя христианином и был казнен (Eus. HE VI, 5). Оба раза обращение было инициировано не самим фактом мученичества, а знакомством и общением с христианами до казни.
- Ко второй группе относятся те, кто объявил себя христианином во время суда или казни мученика. Самый знаменитый пример этого — Агатоника. Во время казни мучеников Карпа и Папила в Пергаме она (ученица ихнияя) неожиданно для всех воскликнула: «Эта трапеза приготовлена для меня!», сорвала с себя верхнюю одежду и распростерлась на столбе для сожжения. Можно ли при этом говорить о её психическом здоровье? Вопрос сами понимаете – риторический.
Похожий случай произошел в Риме в правление Антонина Пия во время суда над Птолемеем. Когда он утвердительно ответил на вопрос, христианин ли он, и был приговорен к казни, некий Луций обратился к судье, указывая на несправедливость решения. «А тот ничего другого не отвечая, сказал Луцию: “Кажется мне, что и ты такой же”. И когда Луций ответил: “Именно”, и его приказал увести на казнь.
Третий раз подобная история произошла с Веттием Эпагафом в Лионе в 177 г.: «Он не снес столь неправильно производимого суда, но вознегодовал и потребовал, чтобы ему дозволено было говорить в защиту братьев… Проконсул… только спросил его, не христианин ли и сам он, и, когда тот громогласно исповедал себя христианином, приказал взять его и присоединить к числу мучеников». Во всех случаях мы видим не внезапное обращение язычников, а осознанное поведение уже состоявшихся христиан.
Но есть еще одна группа лиц, которые не были полноправными христианами, а просто были сторонниками, на которых мученичество безусловно оказывало влияние, — это оглашенные, катехумены.
В христианской общине их положение было неполноправным, они не могли участвовать в общей молитве и не допускались к евхаристии, а срок оглашения составлял три года. Вместе с тем энергия и готовность к самопожертвованию катехуменов били через край (напомним, это время, когда христианами становятся, а не рождаются).
Их рвение могло быть таким сильным, что они объявляли себя христианами еще до крещения, особенно во время своей казни.
Как пишет церковный автор Тертуллиан: «Это (мученичество. — А. П.) и есть крещение, которое заменяет даже не принятую купель» (De bapt. 16), а в «Апостольском предании», приписываемом Ипполиту Римскому, сказано: «Если оглашенный будет схвачен за имя Господне, то пусть он не сомневается в полноте своего свидетельства. Если же ему было причинено насилие и он был замучен, когда его грехи не были ему отпущены, то он будет оправдан. Ибо он принял крещение своею кровью» (Trad. Ap. 19).
По сути акт крещения происходил через кровопускание и пытки.
Не является ли инквизиция отголоском такого же посвящения в христианство всех тех, кто был запытан и замучен изуверскими способами свойственными маньякам, ради того, чтобы приобщить инакомыслящих через страх и кровь в свою религию?
Сходным образом высказывался и Киприан: «Крестившиеся своей кровью и освятившиеся страданием достигают совершенства и получают благодать Божественного обетования» (Ep. 73, 22).
Мученик был своего рода центром общинной жизни и предметом ее особой гордости, он являлся образцом практической добродетели, которой было проще всего подражать новичкам. Кроме того, исповедники — те, кто уцелел после ареста, — пользовались очень высоким положением, к ним приходили за отпущением грехов даже из других общин. Самые знаменитые примеры мучеников из катехуменов — Ревокат, Сатурнин и Секундул из «Мученичества Перпетуи» и ученики Оригена из Александрийского училища.
Во-первых, к этому катехуменов могли подталкивать как вера в то, что гонение является признаком начавшегося Конца света, и страх умереть некрещеным (Eus. HE VI, 7), так и надежда, пусть небольшая, на то, что каким-то образом удастся избежать казни и стать исповедником, что резко повысило бы их статус внутри общины.
Во-вторых, желание следовать заповедям религиозного бога, чтобы оказаться вместе с Господом сразу после смерти.
В-третьих, знание того, что община безусловно позаботится о оставшихся членах семьи и обеспечит их всем необходимым. Слабовольные и малодушные всегда сбиваются в стайки, и не имеют своего мнения, а мнение только предводителя. Чем же тогда они могут отличаться от стай животных, желающих укрепиться на своем ареале?
В-четвертых, стремление к известности: их подвиг (мучительная смерть на арене) во славу Христа долго будет воспеваться в литуригиях единоверцами.
Это вполне сознавали и сами христианские авторы: «Если будем призваны к мученичеству, то будем сохранять веру, когда нас будут 41 допрашивать, и терпеть, когда страдаем, и радоваться, когда нас мучат, и не будем печалиться, когда нас преследуют, ибо, поступая так, мы не только избежим ада, но и научим поступать так тех, кто новички в вере и катехуменов» (Didasc. ap. 19, 5).
Таким образом, необходимо признать, что мученичество не играло и не могло играть сколь бы то ни было значимой роли при обращении язычников. Оно было полностью внутрихристианским явлением, малопонятным и скорее отталкивающим для постороннего наблюдателя.
Люде больше привлекал образ чуда, которого они и до прихода христианства имели опыт ожидать, наблюдать и записывать своих священных письменах.
