(1 Кор.14:23)
Моя история типична ровно настолько, насколько естественно для любого человека, прошедшего через неизбежное для конца 80-х увлечение публикациями об НЛО, биоэнергетике, контактёрах, желание осознать своё место в этом мире. Первыми книгами, из которых я почерпнула сведения о его устройстве, стала кришнаитская литература; потом я удостоилась смутных явлений НЛО и контакта с так называемым полтергейстом; ну а вступление в «Церковь Иисуса Христа Святых Последних Дней» (мормонов), а затем в секту пятидесятников стало закономерным итогом убеждения выросшего в перестроечную эпоху человека в том, что правильный путь – только христианский, и цель жизни, раз уж ты встал на этот путь – обязательно войти в «единственную истинную церковь» на земле.
У мормонов Библия почти не признавалась, и я плохо знала её содержание. Пятидесятники, с которыми я встретилась после разочарования в мормонах, отличаются тем, что цитируют Евангелие наизусть. О мормонах, у которых довольно далёкое от христианства, надуманное учение, говорить здесь не буду. Поясню, чем отличаются пятидесятники и вышедшие из них «харизматы» хотя бы от более-менее привычных нам баптистов, общее с которыми у них – непризнание икон, крёстного знамения и ритуальных атрибутов, присущим православным и католикам. Пятидесятники верят, что дар Святого Духа, снизошедший на апостолов в день Пятидесятницы и выразившийся в говорении на иных языках, о чём говорится в «Деяниях», глава 2, был дан не только апостолам 2000 лет назад, но может проявиться точно так же у каждого крещённого в воде человека. Но так как Иоанн Креститель сказал: «Я крещу вас водой, но Идущий за Мною… будет крестить вас Духом Святым и огнём», говорение иными языками в так называемой «молитве духом» считается первым признаком того, что именно Господь, лично, посетил и крестил человека. По этой же причине пятидесятники отрицают священство: ведь если всё можно получить непосредственно от Бога, зачем тогда «посредники»?
В ходу у пятидесятников следующая цитата: «Языки суть знамение не для верующих, но для неверующих…» (1 Коринф. 14:21-25). При этом не принимается во внимание явное противоречие: тот же апостол, Павел, как раз и не рекомендует молиться «иными языками» в присутствии посторонних: «если войдут к вам незнающие и неверующие, то не подумают ли, что вы беснуетесь?» (1Кор.14:23). Однако продемонстрированная мне подругой «молитва иными языками» так поразила меня, показалась таким явным доказательством подобия первохристианской общины, что, чувствуя себя одинокой в другом городе, колебалась я в свои 18 совсем недолго.
…Собрание проходило на квартире. Пресвитер, или пастор (назовём его Роман), человек лет сорока, вёл его единолично, читая главы из Евангелия и комментируя их по стихам. То, что комментарии делались только одним человеком, меня не смущало: я слишком идеализировала это общество ещё до того, как в него попасть. Потом оказалось, что Роман увёл за собой из основной городской церкви тех несколько десятков человек, на собрание которых я попала, нарушив при этом даже элементарные требования пятидесятников относительно «служителей Божиих» – он не был рукоположен в пресвитеры.
Периодически все становились на колени и молились иными языками. Не смутили меня в этот первый раз ни странные движения некоторых из этих людей во время молитвы, ни далёкие от слов какого бы то ни было языка повторяющиеся на одной ноте отрывочные звуки, что, впрочем, называлось «языками ангельскими». Мне посоветовали закрыть глаза, если «подойдёт искушение», и я так и сделала, а в остальном всё происходящее показалось мне чудесным, неземным. Я ощутила такую СИЛУ, что мне стало ПЛОХО. Но, конечно, я сразу решила, что плохо мне потому, что я всё ещё лишена общения с Богом в Духе. Я не заметила, как стала плакать, шепча Богу о грехах, и постепенно камень на сердце стал исчезать, вместо тяжести пришли любовь и тепло, язык перестал мне повиноваться, и, формулируя фразы в уме, я начала выговаривать их «на другом языке», что абсолютно от меня не зависело. Но надо сказать, что непроизвольно это происходит только в первый раз. Так как со мной это произошло на первом же собрании, меня поздравили как удостоившуюся особой милости Господа, тем самым подогревая тщеславие. Я приняла это как должное, даже не догадываясь, насколько гордыня овладела моей душой. После вышеописанного я несколько дней переживала состояние вселенской любви, чувство «рая на земле» и ощущение невесомости тела.
Сразу появилось почти физическое ощущение греховности каждого человека (кроме, конечно, себя самой). Появилась «боль» за ближних, под видом которой я осуждала их за каждое сказанное слово. Я замечала, как люди неправильно живут, что их водит «бесовская воля». Мне казалось, я начала видеть «духовность мира», «духовную войну» (это когда на меня, «святую» и «избранную», «ополчались» ближние), а на самом деле превращалась в отстранённого от всего, холодного судью.
Через некоторое время совершенно разладившиеся отношения с мамой не без помощи братьев и сестёр навели меня на мысль, что, если Господь меня «не благословляет» (иными словами, чудес в моей жизни не происходит и близкие не каются только от того, что я за них молюсь), значит, что-то во мне не так. Я крестилась в их церкви ещё и водным крещением, после чего с меня стали требовать посещения всех собраний, а они были каждый день. Вскоре подруга, которая привела меня в общину, уехала в Америку. Осознав, что без неё мне стало не на кого опереться, я стала смутно осознавать, что поддерживаю её искусственно.
Тем временем я стала подозревать, что на собраниях молящихся происходит обмен энергией между людьми, которые сами себя эмоционально подогревают, этакий массовый психоз. А в таком состоянии вряд ли удивительно, что кто-то чудесно исцеляется (хотя такое происходило крайне редко и только по мелочам), а кого-то постигают искушения. Ведь существовало же у нас толкование слов Христа о «духовной закваске» как о возможности заразиться одним и тем же грехом друг от друга. Наши так и говорили: «закваситься от кого-то». Кстати, в этом, наверное, проявлялся элемент гордыни: это не я грешу, это происходит невольно, из-за кого-то другого. Озлобленная стая искала виноватого и, случалось, отлучала его от «церкви». Запрещалось даже здороваться с бывшими братьями-пятидесятниками, дабы не оскверниться, не говоря уже о приверженцах других конфессий. Кроме остальных странностей, пятидесятники откуда-то взяли, что исповедовать грехи надо во время общей молитвы, «возвышая голос» и на понятном всем языке, соответственно – при свидетелях. Отсюда, мы все варились в собственном соку, зная друг о друге всю подноготную и постоянно осуждая и поучая друг друга.
Переживая из-за нашего с ней недопонимания, мама серьёзно заболела, и ей предстояла операция. После разговора об этом с отцом я ощутила себя как в аду (это после «рая на земле»): с одной стороны, я всё бы сделала – да и делала, в основном глупости вроде крещения – ради того, чтобы мама перестала страдать, а с другой, чувствовала, что нахожусь в плену, что у меня совершенно нет воли.
Пока я находилась в среде пятидесятников, я добросовестно читала и изучала Библию, решив досконально изучить «кодекс», по которому собиралась жить. Я буквально изводила пастора вопросами, которые приносила записанными на бумажке на служение по «разбору Слова Божия». Должна признать, что придумывать ответы на каверзные вопросы церковные служители научились давно и вполне искусно. Если что-то, чаще всего обнаруженное в Ветхом Завете, казалось слишком неприемлемым – как, например, истребление врагов, заливание в глотки расплавленного золотого тельца, инцест, разрывание медведицей детей, — это объявлялось «иносказательным» и даже как-то с этой позиции трактовалось. А вот если речь шла о Новом Завете и о том, стоит ли, к примеру, выполнять апостольское повеление о ношении женщинами платков – это почему-то нужно было выполнять неукоснительно. Хотя и об этом велись споры, ведь всегда был простор для толкований: женщина – это только замужняя или и девушка тоже? Носить платок всегда или только надевать на молитве? В результате находились те, кто и спал в платке, но они были в глухом несогласии с теми, кто имел другое мнение. Жизнь этих людей проходила в деятельности, не имевшей ни малейшего отношения к реальности, хотя страсти кипели нешуточные.
Одной из последних капель, побудивших меня уйти от них, была ситуация с замужними женщинами, которым запрещалось предохраняться. В жизнь супружеских пар, в которых часто муж верующим отнюдь не являлся, вмешивался неженатый пастор. В результате эти молодые ещё женщины постоянно рожали, переживали тяжёлые выкидыши, замершие беременности и чистки после них. Альтернативой было – не заниматься сексом с мужем или соглашаться на всё это, рожая многочисленных детей в 90-е, «обращаясь к Богу». Из-за этого распадались семьи или мужья, кто послабее, сдавались и «каялись» — так называлось формальное вступление в общину.
Последней каплей стало желание нашего пастора жениться. Выбрал он девочку на 25 лет младше него, ей было всего 16. Девочка была послушной, а наш Роман был, по-видимому, в душе педофил. Несмотря ни на что, даже среди довольно забитых верующих нашлось немало недовольных, и этот брак не состоялся.
Всё это явилось огромным контрастом с тем, чем меня завлекали в это общество, и породило огромное количество вопросов и сомнений. Пишу об этом, не боясь, что кто-то себя узнает: с тех пор прошло больше 20 лет.
Прошло лето, я примирилась с мамой и приехала в город, где училась, уже немного другим человеком. За это время я много думала и начала обретать своё собственное мнение, отличное от мнения пастора Романа. Толчком к этому послужило в том числе и поведение мамы, которая, не будучи христианкой в том смысле слова, в котором понимала его я, обладала любящим, отзывчивым сердцем и умела отвечать на зло добром. Вернувшись в церковь, я явилась одним из виновников раскола, потому что начала задавать очень много вопросов, в том числе и по Библии.
Чувствуя растущее напряжение, я попросила Романа не «изгонять из меня бесов» и не «возлагать» на меня при этом руки, как он делал иногда во время молитвы. Когда он приказывал бесам выйти из меня, я обычно ощущала, что на меня, наоборот, кто-то нападает. Пастора моя просьба очень задела. И хотя после этого я почти перестала ходить на собрания, уйти из секты оказалось совсем не просто. Внезапно я заболела неизвестно чем: началось с простуды, а дошло до того, что начала терять слух. Всё это время я буквально ощущала рядом присутствие Романа. Оно было столь мучительным, что мне непреодолимо хотелось пойти к нему и приказать, чтоб он меня отпустил. Друзьям, оставшимся в секте, он говорил: «Я знаю, от чего она болеет. Не надо было отказываться от возложения рук». Не хотелось бы осуждать его в злорадстве – возможно, в этом просто проявилась наша болезненная, какая-то мистическая зависимость друг от друга. Как тут было не вспомнить о том, что каждому новому члену секты говорили якобы об ответственности за выход из церкви, приравнивая его к «отходу от Бога». При этом страхом связывалась воля, чтобы ты и помыслить не мог уйти из этого сообщества: как бы между прочим рассказывался «страшный случай», произошедший с отступником. Чаще всего это были какие-то жестокие удары судьбы или смерть близкого, преподносившиеся как «кара Господня». Мстит не Бог, говорили мне, но Он перестанет тебя охранять, и ты попадёшь прямиком во власть дьявола.
…Когда ворвавшиеся в квартиру наркоманы убили мою маму, счастливо поправлявшуюся после удачной операции, я тем более вспомнила об этой угрозе. Пока не нашли истинных виновников, по понятным причинам одним из подозреваемых оказался Роман, не имевший в тот день алиби. Кажется, этого он не простил мне никогда.
***
Всё то, что я описала, наверное, кажется частностями. Возможно, мне не удалось ясно изобразить механизм вовлечения и удерживания человека в секте. Но то, что это глубокая несвобода и как это опасно для человеческих душ, думаю, вполне понятно. Всё это, и даже православие, в которое я на какое-то время, хоть и не слишком глубоко, вовлеклась, для меня уже давно позади. Но периодически болит душа о бывших друзьях, так и оставшихся сектантами.
